Рукопись, найденная в Сарагосе - Страница 82

– За этим, – продолжал Деллий, – последовали другие события. Ирод получил в аренду от Клеопатры отнятые ею области. Для устройства этих дел мы поехали в Иерусалим. Наша царица хотела немного ускорить сделку, но что поделаешь, когда Клеопатре, к несчастью, уже тридцать пять лет, а Ирод до безумия влюблен в свою двадцатилетнюю Мариамну. Вместо того чтоб учтиво ответить на эти заигрывания, он собрал Совет и выразил намеренье задушить Клеопатру, уверяя, что Антонию она уже надоела и он не будет гневаться. Но Совет представил возражения в том смысле, что хотя Антоний в душе был бы этому рад, однако не упустит возможности отомстить; и на самом деле Совет был прав. Вернувшись домой, мы опять неожиданно узнали новости. В Риме Клеопатру обвиняют в том, что она околдовала Антония. Суд еще не начался, но должен скоро начаться. Что ты скажешь на все это, мой друг? Еще не раздумал переезжать в Иерусалим?

– Во всяком случае, не сейчас, – ответил мой дед. – Я не сумел бы скрыть моей приверженности к дому Маккавеев. А с другой стороны, я убежден, что Ирод будет использовать всякий удобный случай, чтобы погубить одного за другим всех Асмонеев.

– Раз ты остаешься, – сказал Деллий, – тогда предоставь мне приют у себя в доме. Со вчерашнего дня я оставил двор. Запремся вместе и выйдем только после того, как вся область станет римской провинцией, что, конечно, скоро произойдет. Мое богатство, составляющее тридцать тысяч дариков, я отдал на сохранение твоему тестю, который поручил мне передать тебе арендную плату за дом.

Мой дед с радостью согласился на предложение своего друга и замкнулся от внешнего мира еще больше, чем когда бы то ни было. Деллий иногда выходил из дома, приносил городские новости, а в остальное время преподавал греческую литературу молодому Мардохею, который впоследствии стал моим отцом. Часто читали также Библию, так как дед мой надеялся в конце концов обратить Деллия. Вы хорошо знаете, чем кончили Клеопатра и Антоний. Как и предвидел Деллий, Египет был превращен в римскую провинцию, но в нашем доме так глубоко укоренилось отчуждение от внешнего мира, что политические события не внесли никакой перемены в прежний образ жизни.

В то же время не было недостатка в новостях из Палестины: Ирод, вопреки всеобщим ожиданиям, не только не пал вместе со своим покровителем Антонием, но, наоборот, снискал благоволение Августа. Он получил обратно потерянные области, приобрел много новых, создал войско, казну, огромные запасы зерна, так что его уж стали называть Великим. На самом деле его можно было назвать, во всяком случае, если не великим, то счастливым, если бы семейные ссоры не омрачали блеск такого светлого жребия.

Как только в Палестине установилось спокойствие, мой дед вернулся к своему прежнему намерению переселиться туда вместе со своим дорогим Мардохеем, которому шел тогда тринадцатый год. Деллий тоже искренне привязался к своему ученику и совсем не хотел его оставлять, как вдруг из Иерусалима пришло письмо следующего содержания:

«Рабби Цедекия, сын Гиллеля, недостойный грешник и последний в святом синедрионе фарисеев, – Езекии, мужу сестры его Мелей, шлет привет.

Моровая язва, постигшая Иерусалим за грехи Израиля, взяла отца моего и старших братьев моих. Они теперь в лоне Авраамовом, причастники его бессмертной славы. Да истребит небо саддукеев и всех, кто не верит в воскресение из мертвых. Я был бы недостоин звания фарисея, если бы осмелился загрязнить свои руки присвоением чужого добра. Поэтому я тщательно проверил, не остался ли отец мой кому-нибудь должен; услыхав же, что дом в Иерусалиме, который мы занимали в течение некоторого времени, принадлежал тебе, я обратился к судьям, но не узнал от них ничего, что подтверждало бы этот домысел. Дом, бесспорно, принадлежит мне. Да истребит небо злых. Я не саддукей.

Узнал я также, что один необрезанный по имени Деллий поместил когда-то у отца моего тридцать тысяч дариков, но, к счастью, я обнаружил, правда, немного испачканную, бумагу, которая, по моему разумению, должна быть распиской упомянутого Деллия.

К тому же человек этот был сторонником Мариамны и ее брата Аристовула, а значит – врагом нашего великого царя. Да истребит его небо вместе со всеми злыми и саддукеями.

Будь здоров, милый брат, обними за меня мою дорогую сестру Мелею. Хоть я был очень молод, когда ты женился на ней, но всегда храню ее в своем сердце! Кажется мне, что приданое, которое она принесла в твой дом, несколько превышает долю, ей причитающуюся, но мы поговорим об этом когда-нибудь в другой раз. Будь здоров, милый брат! Да направит тебя небо на путь истинного фарисея».

Дед мой и Деллий долго переглядывались с недоуменьем, – наконец Деллий первый нарушил молчание:

– Вот последствия удаленья от света. Мы надеемся на спокойную жизнь, а судьба располагает иначе. Люди считают тебя засохшим деревом, которое можно по желанию ободрать или выкорчевать, червем, которого можно растоптать, – словом, бесполезным бременем на земле. В этом мире нужно быть молотом или наковальней, бить либо сдаться. Я был в дружеских отношениях с несколькими римскими префектами, которые перешли на сторону Октавиана, и, если б не пренебрег ими, меня теперь не посмели бы оскорблять. Но свет надоел мне, я отвернулся от него, чтобы жить с добродетельным другом, а теперь вот является какой-то фарисей из Иерусалима, отнимает у меня мое добро и говорит, что у него есть какая-то грязная бумага, которую он считает моей распиской. Для тебя потеря не имеет особенного значения, – дом в Иерусалиме составлял едва ли четвертую часть твоего имущества, – а я сразу потерял все и, будь что будет, сам поеду в Палестину.