Рукопись, найденная в Сарагосе - Страница 177

177

Когда я подошел ближе, мне показалось, что у ног его разверстая пропасть, в которой лицо его отражается наоборот, как у сидящих под водой. Но пропасть эта полна огня.

Сделав еще несколько шагов, я увидел, что виденье исчезло; но, присмотревшись к незнакомцу, обнаружил, что на лбу у него – перевернутый «тав», знак вечного проклятья, который херувим показал мне в зеркале на моем собственном лбу.

Тут к вожаку пришел цыган с отчетом за день, и старику пришлось с нами расстаться.

ДЕНЬ ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТИЙ

На другой день вожак, повторяя слова Бускероса, продолжал.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ ОСУЖДЕННОГО ПИЛИГРИМА

Я сразу понял, что передо мной – один из двенадцати грешников, которых мне предстояло вернуть на путь спасения. Я постарался завоевать его доверие. Это мне удалось как нельзя лучше, и когда незнакомец убедился, что меня побуждает не одно только любопытство, в один прекрасный день, уступая моим просьбам, начал рассказывать мне о своих приключениях в таких словах.

ИСТОРИЯ КОМАНДОРА ТОРАЛЬВЫ

Я вступил в Мальтийский орден, еще не выйдя из детских лет: меня записали на службу в качестве пажа. Покровители, которые были у меня при дворе, выхлопотали мне в двадцать пять лет командование галерой, а великий магистр через год, раздавая назначения, доверил мне лучшую командорию Арагона. Я мог и теперь еще могу претендовать на первейшие должности в ордене, но так как их можно достичь только в более зрелые годы и пока мне нечего было делать, я последовал примеру наших бальи, которые, наверно, должны были лучше меня направить, – одним словом, занялся любовными делишками. Правда, я тогда уже считал это грехом, но – если б я только ими и ограничился! Грех, отяготивший мою совесть, был следствием недопустимой опрометчивости, из-за которой я попрал то, что в нашей вере есть самого святого. С ужасом бужу я в себе эти воспоминания, но не буду опережать событий.

Ты, конечно, знаешь, что у нас на Мальте живет несколько дворянских семейств, не принадлежащих к ордену и не имеющих никаких отношений с кавалерами какой бы то ни было степени. Они признают только высшую власть великого магистра и капитула, составляющего при нем Совет.

Затем следует другой слой, средний; он отправляет разные должности и ищет покровительства кавалеров. Женщины этого слоя называются по-итальянски onorate, что значит «уважаемые». В самом деле они заслуживают этого – благодаря поведению и, если сказать вам всю правду, благодаря умению сохранять в тайне свои любовные интриги.

Продолжительный опыт научил этих женщин, что соблюдать тайны не в характере французских кавалеров и что, во всяком случае, исключительно редко кто-нибудь из этих кавалеров числил скромность среди прочих своих великолепных качеств, которыми они, вообще говоря, богаты. И получилось так, что молодым людям этой национальности, привыкшим к огромному успеху у женщин в других странах, на Мальте приходится иметь дело с уличными девками. Немецких кавалеров, впрочем не столь многочисленных, женщины «онорате» особенно ценят, мне кажется, из-за бело-розовой кожи. За немцами идут испанцы, главное достоинство которых состоит в твердом и честном образе мыслей.

Французские кавалеры, особенно «караванщики», мстят этим женщинам, всячески насмехаясь над ними и раскрывая их любовные тайны, но так как живут французы всегда обособленно и не желают учиться итальянскому языку, на котором говорит вся страна, никто не обращает внимания на их сплетни.

Так спокойно жили мы с нашими женщинами, как вдруг однажды пришел французский корабль, доставивший командора Фулька из старинного рода сенешалей Пуату, происходящего от герцогов Ангулемских. Командор был однажды на Мальте и прославился большим количеством поединков. Теперь он приехал добиваться назначения на пост главного командора галерного флота. Он прожил уже тридцать шесть лет на свете, и можно было предположить, что он остепенился. И в самом деле, он уже перестал быть забиякой и крикуном, но зато стал надменным, гордым, неуживчивым и притязал на то, чтобы его уважали больше самого великого магистра.

Командор завел открытый дом. Французские кавалеры вечно толклись у него. Мы редко ходили к нему, а потом и совсем перестали, так как у него всегда велись неприятные для нас разговоры, между прочим о женщинах, которых мы уважали и любили. Из дома командор всегда выходил окруженный роем молодых «караванщиков». Он водил их в Узкий переулок, показывая места своих поединков и рассказывая о них во всех подробностях.

Надо тебе сказать, что по нашим обычаям поединки на Мальте запрещены, кроме как в Узком переулке, проходе, в который не выходит ни одного окна. Ширина переулка такова, чтобы два человека могли сойтись и скрестить шпаги. Но отступить ни одному из них невозможно. Противники стоят поперек переулка, а секунданты останавливают прохожих, чтоб не помешали. Обычай этот был введен когда-то для предотвращения убийств, так как человек, знающий, что у него есть враги, не пойдет по Узкому переулку; если же убийство будет совершено где-нибудь еще, его нельзя будет выдать за результат поединка.

Наконец, по Узкому переулку запрещено под страхом смерти ходить, имея при себе стилет. Ты видишь, таким образом, что к поединкам на Мальте отношение вполне терпимое, они даже разрешаются, хоть разрешение это – негласное. Со своей стороны, кавалеры не только не злоупотребляют этой свободой, но говорят о ней даже с некоторым возмущением, как о нарушении христианского милосердия, особенно разительном в местопребывании ордена.

177