Можете себе представить, как от отчаяния я сразу перешел к неописуемому блаженству. Через несколько дней я женился на Сарре. Мне не хватало только, чтобы мой друг был со мной в это счастливое время. Но Германус, увлекшись проповедью Назаретского Пророка, принадлежал к числу тех, кто выгонял нас из храма, и я, несмотря на мое дружеское чувство, вынужден был порвать с ним всякие отношения и с тех пор совсем потерял его из вида.
После стольких испытаний мне подумалось, что для меня наступила спокойная жизнь, тем более что я отказался от ремесла менялы, в котором таилось столько опасностей. Я решил жить на свои средства, а чтобы не тратить напрасно времени, отдать деньги в рост. И действительно, недостатка в просьбах о займе не было, так что я получал значительный доход. А Сарра с каждым днем все больше услаждала мне жизнь. Как вдруг неожиданный случай все изменил.
– Но солнце уж заходит, для вас приближается время сна, а меня вызывает могучее заклинанье, которому я не в силах сопротивляться. Какое-то странное чувство овладевает моей душой: уж не наступает ли конец моих страданий? Прощайте.
И бродяга скрылся в соседнем ущелье. Последние слова его удивили меня, я спросил каббалиста, как их надо понимать.
– Я сомневаюсь, – ответил Уседа, – что мы услышим продолжение рассказа. Этот бездельник всякий раз, дойдя до того момента, когда он за оскорбленье Пророка был приговорен к вечному скитанию, обычно исчезает, и никакие силы в мире не способны заставить его вернуться. Меня последние слова его не удивили. С некоторых пор я сам замечаю, что бродяга сильно постарел, но он не умрет, так как в противном случае, что сталось бы с вашим преданьем?
Видя, что каббалист хочет вступить на путь таких высказываний, которые не следует слушать правоверным католикам, я прервал беседу, отошел от остального общества и вернулся один в свой шатер.
Вскоре все тоже разошлись, но, видно, легли не сразу: я долго еще слышал голос Веласкеса, развивавшего перед Ревеккой какие-то математические доказательства.
На другой день цыган объявил нам, что ждет нового подвоза товаров и для верности решил провести некоторое время на этом месте. Эта новость очень нас обрадовала, так как во всей горной цепи Сьерра-Морена невозможно было найти более прелестного уголка. С утра я пустился в обществе нескольких цыган на охоту в горы, а вечером, после возвращенья, присоединился к остальному обществу и стал слушать дальнейший рассказ вожака цыган, который начал так.
Я вернулся в Мадрид с кавалером Толедо, решившим щедро вознаградить себя за время, проведенное в монастыре камедулов. Приключения Лопеса Суареса живо его заинтересовали; по дороге я сообщил ему некоторые подробности, кавалер внимательно слушал, потом сказал:
– Вступая в новую жизнь после покаянья, следовало бы начать с какого-нибудь доброго поступка. Мне жаль этого бедного юношу, который, находясь на чужбине, не имея ни друзей, ни знакомых, больной, покинутый и к тому же влюбленный, не знает, на что ему решиться. Аварито, проведи меня к Суаресу: может быть, я сумею быть ему чем-нибудь полезен.
Намеренье Толедо нисколько меня не удивило: я уже давно имел возможность убедиться в его благородном образе мыслей и всегдашней готовности оказать помощь другому.
На самом деле, приехав в Мадрид, кавалер тотчас же отправился к Суаресу. Я пошел с ним. Как только мы вошли, нас поразило страшное зрелище. Лопес лежал в жестоком приступе лихорадки. Глаза у него были открыты, но он ничего не видел, по временам только слабая улыбка пробегала по его запекшимся губам, – быть может, он мечтал в эти мгновенья о возлюбленной Инессе. Возле кровати сидел в кресле Бускерос, но он даже не обернулся, когда мы вошли. Подойдя к нему, я увидел, что он спит. Толедо приблизился к виновнику несчастий бедного Суареса и дернул его за руку. Дон Роке проснулся, протер глаза, выпучил их и воскликнул:
– Что я вижу! Сеньор дон Хосе здесь? Вчера я имел честь встретить на Прадо сиятельного герцога Лерму, который пристально на меня посмотрел, видимо, желая короче со мной познакомиться. Если его сиятельству понадобятся мои услуги, благоволите передать, сеньор, своему знаменитому брату, что я в любую минуту – к его услугам.
Толедо остановил нескончаемый поток слов Бускероса замечанием:
– Сейчас не о том речь. Я пришел узнать, как себя чувствует больной и не нужно ли ему чего-нибудь.
– Больной чувствует себя плохо, – ответил дон Роке, – он нуждается прежде всего в здоровье, утешении и руке прекрасной Инессы.
– Что касается первого, – ответил Толедо, – то я сейчас схожу за лекарем моего брата, одним из искуснейших в Мадриде.
– Что касается второго, – подхватил Бускерос, – ему ничем не поможешь, потому что вернуть жизнь его отцу невозможно. А насчет третьего могу вас уверить, что не жалею трудов для того, чтобы привести этот замысел в исполнение.
– Как? – воскликнул я. – Отец дона Лопеса умер?
– Да, – ответил Бускерос, – внук того самого Иньиго Суареса, который, избороздив много морей, основал торговый дом в Кадисе. Больной стал уже чувствовать себя гораздо лучше и, конечно, скоро совсем бы выздоровел, если б снова не уложила его в постель весть о кончине родителя. Но так как, сеньор, – продолжал Бускерос, обращаясь к Толедо, – ты искренне интересуешься судьбой моего друга, позволь мне принять участие в поисках лекаря и одновременно предложить тебе свои услуги.
После этого оба ушли, а я остался один при больном. Долго всматривался я в его бледное лицо, на котором в такой короткий срок выступили морщины страдания, и в душе проклинал нахала – причину всех несчастий Суареса. Больной спал, и я сидел, сдерживая дыханье, чтобы невольным движеньем не нарушить его покой, как вдруг в дверь постучали. Я встал в раздраженье и на цыпочках пошел отворять. Передо мной была уже немолодая, но очень миловидная женщина; увидев, что я приложил палец к губам в знак необходимости молчать, она попросила меня выйти к ней в переднюю.